Дмитрий Цинь
ЗАВИСТЬ
-- Да, Петька, и как это у тебя так получается. Живо, жизненно. И чего ты раньше не рисовал? – восхищался небольшой картиной, написанной акварелью, высокий полный мужчина лет сорока пяти.
Он держал лист на ладони, то так, то эдак подставляя его солнечному свету, бьющему из окна. Рядом с «ценителем высокого искусства» стоял низенький щуплый человечек - Петька. Сколько ему лет, на вид определить было трудно. «Маленькая собачка всю жизнь щенок». На самом деле Петьке несколько дней назад отметили сорок восемь лет.
-- Ты посмотри, посмотри, и тени, и блеск на ветках от утренней росы, как ты это все углядываешь-то. Я, вот, тоже смотрю, и не вижу, не замечаю таких тонкостей, - продолжал нахваливать новую работу мастера старый студенческий друг, Юрий Алексеевич.
Знакомы они были уже очень давно. Сразу после института долгое время работали вместе в одном НИИ, младшими научными сотрудниками. Потом Юрий Алексеевич уехал в Германию. Не виделись друзья десять лет. А последние годы они снова вместе, живут в одном городе, часто встречаются, выпивают, вспоминают молодые годы, смело обсуждают политику и политиков.
Юрий Алексеевич владеет небольшой фирмой и держит прачечную. К слову сказать, прачечная расположена аккурат у забора воинской части, так, что заработок более, чем стабилен. А Петька перебивается с хлеба на квас. То техническим специалистом работал в одной торговой компании, то занимался перевозками грузов на своей старенькой Газели. Ни рыба, ни мясо, но на жизнь хватало. С голоду не пух. Детей поднял, теперь живут вдвоем с женой. На что они, деньги. Не было никогда и нечего и привыкать. Хоть Юрий Алексеевич и звал то и дело к себе на неплохие оклады, да Петька так и не решился пойти работать на Юрку. Так можно и друга потерять.
Однажды Петька проснулся среди ночи, жутко болела голова. Он встал, выпил таблетку, побродил по темной комнате, послушал сладкое сопение жены, и пошел на кухню. Головная боль не проходила. Но неожиданно сквозь боль в мозгу стали всплывать картинки, как кадры кинохроники. Вот он семилетним пацаном бежит по полю, засеянному клевером, удирая из вишневого сада, куда забрался поесть спелой вишни, а следом ковыляет сторож с ружьем. А вот он уже в армии копает окоп в полный рост в сухой промерзшей украинской степи. И мелькают перед глазами образы, взгляды, тени, полутени, оттенки.
Петька нервно заходил по кухне. Что-то его подталкивало к чему-то. Идиотское состояние. Наконец, под руку попался карандаш и тетрадный листок бумаги. Штрих, еще один, чуть наклон, прищурился, закрыл глаза, насторожился, снова взмах рукой, прикрыл ладонью – стоп. Надо перевести дух. А что, собственно, происходит? На столе перед Петькой лежал лист бумаги, на котором теплился краешек жизни, миг. Но картинка жила. Так ему казалось.
В детстве Петька, как и все, конечно же рисовал. Старательно разукрашивал разноцветными карандашами рисунки в книжках-раскрасках. Потом лет в тринадцать нарисовал пастельными мелками прямо на обоях графа Монте-Кристо в полный рост. Пожалуй, что и всё. Ах, да, конечно, вот еще. В его рабочем блокноте хранятся записи с далеких совещаний с веселыми картинками начальников и коллег, так, от скуки, дружеские шаржи.
Теперь же потребность рисовать шла откуда-то изнутри. Он не выдумывал, не искал сюжетов, они оплетали его, сами сюжеты наваливались, как снег на голову. И тогда он уходил в себя, и никого к себе не подпускал, пока идея не ляжет на бумагу.
Последнее время Петька работал много и жадно. Как будто торопился наверстать упущенное. Он вдруг понял, что может говорить, говорить языком красок, он может определять характеры, и делать их теплыми или холодными, добрыми или злыми. И это все надо успеть показать людям.
-- Ну ты, Пикассо, даешь. Так скоро до персональной выставки дорисуешься, - обсуждал очередную серию сюжетов, Юрий Алексеевич, - а там, глядишь, в Париж поедешь, продашь свои творения, обогатишься.
-- Как раз об этом я думаю меньше всего. Это Дарья Донцова штампует свои детективы, чтобы обогатиться. Меня влечен другое, - парировал самоучка.
-- Может, тебе уже пора работу свою бросить и уйти в свободные художники? – продолжал как бы, подкалывать друга, Юрий Алексеевич.
-- А краски я, на что покупать буду? – серьезно возражал Петька.
С той волшебной бессонной ночи прошло четыре месяца. Позвал Петька друга к себе домой. «Посидим, матом поругаемся. Водочки выпьем». Юрий Алексеевич пришел веселый, довольный. Много рассказывал про свою работу, про предстоящую месячную командировку в Великобританию. Анекдоты сыпались один за другим.
-- Пойдем, чего покажу, - встрял в небольшую паузу Юркиного монолога, Петька.
Они встали и прошли в комнату. Петька подошел к окну, зашторил занавеску, включил свет. В комнате на подставках, на столе располагалось пять картин, выполненных маслом. Каждая была неповторима. Каждая звучала, как красивая мелодия, каждая заставляла раскрыть душу и петь.
-- Ну-ка, чего ты тут намалевал, - показывая заинтересованность, произнес Юрий Алексеевич.
-- Вот, смотри, и это всего за месяц,- провел рукой по воздуху Петька.
Юрий Алексеевич молча смотрел, не двигаясь с места.
Зазвонил телефон, и Петька вышел из комнаты. Когда он вернулся, увидел, как Юрка держит в руках одно из его произведений, крепко сжимая обеими руками. Казалось, еще чуть-чуть, и картина сломается пополам. Глаза были злые, колючие. Это все длилось мгновение.
-- Пойдем, пойдем, выпьем, я тебе такой анекдот расскажу, - заулыбался Юрий Алексеевич.
Через два часа Юрка одевался в прихожей, собираясь домой. Он здорово набрался и еле стоял на ногах, одевая пальто.
-- Вот у тебя на картинах такие все правильные, сильные, а что ж ты такой мерзавец? – заплетающимся языком бормотал гость.
-- А я не себя изображаю, а правильных, сильных людей, - Петька тоже здорово набрался, и тоже еле держался.
Прошло две недели. Как-то позвонил Юрий Алексеевич другу и пригласил его на рыбалку.
-- Поедем, Петька, на недельку на море, снимем катер. Я тебе такие места покажу, закачаешься!
-- А ты знаешь, очень хочу поехать, впечатлений набраться. Какой-то творческий застой у меня случился, - с удовольствием отозвался на приглашение друг.
Погода на море стояла явно не для рыбалки. Но не терять же драгоценного времени. Снасти собраны, одеты плащи с капюшонами, болотные сапоги. Грозно зарычал пятидесяти сильный мотор, и катер умчался в сторону туманного горизонта.
-- Вот, это место, - угрюмо сказал Юрий Алексеевич, и заглушил двигатель.
Катер качало так, что на ногах было трудно стоять. Начал накрапывать мелкий дождь.
-- Ну и погодка, может, вернемся, - предложил Юрий Алексеевич.
-- Нет-нет, я попытаю рыбацкого счастья, - увлеченно настраивая спиннинг, ответил Петька, - а ты чего не в настроении сегодня?
Прошло двадцать минут. Петька стоял на самой корме, непрерывно забрасывая снасть. Юрий Алексеевич сидел за рулем катера. Ловить рыбу он даже не пытался. Ветер начал подниматься сильнее, иногда волна так хлестала по борту катера, что брызгами обдавало с головы до ног.
-- Да не будет сегодня рыбы, - бормотнул себе под нос Юрий Алексеевич, завел мотор и дернул рычаг на себя. Катер рванулся вперед. Петька полетел за борт. Юрий Алексеевич обернулся, увидел барахтающегося в воде друга, и прибавил скорость, направляя судно к еле видимому берегу.
Море есть море. Всякое случается.
Проплыв чуть больше километра, Юрий Алексеевич заглушил мотор. Секунды три покачался на волнах, затем завел двигатель, развернулся, и помчался в сторону пропавшего друга.
-- Ну, Юрка, я думал все, кранты, - Петька сидел в маленькой комнатке у камина, завернутый в теплое клетчатое одеяло. В руке он держал большой стеклянный стакан, в котором плескался виски, - выныриваю, а тебя уже нету.
-- А я смотрю, нет тебя, да поздно заметил. Ты уж прости, - не своим голосом отвечал Юрий Алексеевич.
-- Спас ты меня, понимаешь?
-- Понимаю.
Этой же ночью Юрий Алексеевич умер. Врачи определили обширный инфаркт. Сердце не выдержало.
